Деревня Пашевка Дубенского района еще в начале прошлого века относилась к Ардатовскому уезду Симбирской губернии, а название получила по имени своих владельцев. В 1913 году было в ней 22 двора, но в наши дни сталось только 9 домов. В трех есть постоянные жители, а обитателями остальных лишь в теплое время года становятся дачники, которые до Пашевки добираются без проблем. От федеральной трассы до села Ломаты есть прекрасная дорога, которая проходит и по обезлюдевшей улице Пашевки. Когда-то утро на ней начиналось с выстрелов пастушьего кнута и мычания коров, но теперь в Пашевке можно слышать лишь лай живущих в приюте для бездомных животных 400 собак и мяуканье сотни кошек.
Из гусар – в актеры
До революции 1917 года деревня Пашевка принадлежала помещикам Пашенным. В семье Петра (отчество, к сожалению, неизвестно), родился в 1861 году сын Николай. Сколько времени оставался барчук в отчем доме, не скажет сейчас никто. Но известно, что детство Пашенного-младшего прошло в Париже. А когда исполнилось Николаю 18 лет, он поступил корнетом в гусарский полк. Но недолго продолжалась его гусарская жизнь: спустя два года, вышел Николай в запас. Возможно, потому, что «гусарил» он не по собственной воле, а по повелению папеньки. Поэтому в армии и посвящал о себя более всего не военной службе, а театру.
Как актер-любитель, на сцену он впервые вышел в спектакле «Каширская старина» вместе с гимназистом Власом Дорошевичем, который прославился как один из самых популярных и читаемых журналистов России, романист, эссеист и театральный критик. А на профессиональную сцену Николай Пашенный поднялся в 1883 году под сценическим псевдонимом Рощин-Инсаров. Путь драматического артиста он начинал в театре П.М. Медведева в Астрахани, затем служил у Корша, театрах М.М. Абрамовой и Е.Н. Горевой в Москве, а с 1895 года до конца жизни был актером театра Н.Н. Соловцова в Киеве. Рощину-Инсарову с амплуа «герой-любовник» было присуще мастерство перевоплощения, но в исполняемые роли он привносил и черты собственной личности. Блестяще сыграл Чацкого, Кречинского. По признанию современников, был особенно близок к чеховским персонажам. «Недаром он любил в литературе Чехова, а в живописи — Левитана, — писал о Рощине-Инсарове Влас Дорошевич. — Он понимал и любил слабость русского человека, потому что сам был таким, и с любовью в театре их рисовал, как с любовью говорят о близких людях».
Однако конец жизни Рощина-Инсарова был трагическим: в 1899 году его, приревновав к своей супруге, застрелил в Киеве живописец Александр Малов. Громкое убийство описано и в литературных сюжетах, самый яркий из которых принадлежит тоже Власу Дорошевичу, с которым Рощина-Инсарова связывала более чем 20-летняя дружба: «Я писал фельетон, когда мне подали срочную телеграмму из Киева: «Художник Малов убил Рощина-Инсарова». Я очнулся на полу. «Колю Рощина? За что? За что?». Я был конфидентом всех его увлечений, разочарований, любовных тайн. Г-н Малов имел такое же основание убить его, с каким можно убить каждого актера: «Моя жена заслушивается ваших монологов?!». Выхватил револьвер: «Вы — бесчестный соблазнитель! Вы смущаете чужих жен». Бац! И наповал».
В то время, когда это случилось, деревенька Пашевка была уже во владении самого Рощина-Инсарова. «Просадивший» уже все свое состояние, он почти всегда оставался с пустым карманом, и часто в ожидании начала нового театрального сезона жил в Киево-Печерской лавре на дармовых «хлебах». Однако, скитаясь по России, вряд ли наведывался в покинутый уже в детстве родительский дом.
В Пашевке, до которой от Москвы всего-то около 800 километров, никогда не были и две дочери Рощина-Инсарова, ставшие, как и их отец, актрисами.
«Шляпу долой передо мной, русской!»
Старшая Екатерина своей фамилией сделала сценический псевдоним отца. Рассказывая о себе, она писала, что родилась и жила в Москве до 13 лет с матерью. «Родители мои разошлись, когда мне был год, но к отцу всегда в душе моей было обожание. 13-ти лет мать моя отвезла меня в Киев к отцу, где я и пробыла два года. Уехала в Москву повидаться с родными и, вдруг — гром среди ясного неба. Отец убит, погиб от пули ревнивого мужа. В тот же день мы с моей матерью выехали в Киев. Послана была телеграмма с просьбой подождать с похоронами моего приезда. Но те, кто устраивали похороны, не сочли нужным посчитаться с чувствами дочери. И когда поезд, в котором мы ехали, подходил к Киеву и проезжал мимо кладбища, могила моего отца была еще не зарыта». Возвращаться в Москву Екатерина не захотела. После того, как ее приютил двоюродный брат матери, Екатерина пришла к хозяину театра Соловцову, и тот взял ее в труппу. Все, кто видел ее игру на сцене, отмечали глаза Екатерины Николаевны, «всегда меняющиеся, страдающие и утешающие страдания, почти никогда — гневные, почти всегда мученические, а если нет — смеющиеся, как могут смеяться глаза только у ребенка…». Специально для Рощиной Всеволод Мейерхольд ставил «Пигмалиона». Критика отмечала в ее игре изящество, глубину переживаний, надрыв и душевную усталость. Легендарная Рощина-Инсарова прославилась на сцене петербургского Александринского театра в предреволюционные годы — Катерина в «Грозе», Нина в «Маскараде». Ее имя хрестоматийно, ее игра описана в учебниках и театральных воспоминаниях.
Революцию Екатерина Николаевна не приняла. Однажды, когда шел спектакль по пьесе А.Н. Островского «Гроза» и актриса читала монолог своей тезки, на сцену вылезла зрительница с семечками и нагло рассмеялась. Актриса бурно отреагировала, на что зритель из рабочих ей заметил: «Катерина Николаевна, теперича кричать нельзя, теперича мы все равны». Актриса возмутилась: «Ты со мной равен?!» И, кинув в него тяжелый, шитый золотом головной убор, крикнула: «Играй сам, мерзавец, если ты со мной равен, пусть на тебя посмотрят!».
Но ее никто не мог упрекнуть в отсутствии патриотизма. Уже в эмиграции остановила в Париже такси. Но в него поспешил сесть француз. На слова Екатерины Николаевны «Мсье, это я остановила машину», француз произнес: «Скоро у нас житья не будет от этих иностранцев». Рощина-Инсарова с достоинством ему ответила: «Ах ты, грязная свинья! Шляпу долой передо мной, русской! Не расхаживать тебе с твоей дамой по бульварам, если бы не мы, русские…». И, гордо сев в машину, уехала.
«Великая старуха» Малого
Николай Рощин-Инсаров никогда не выступал на сцене Малого театра в Москве, зато величайшей гордостью знаменитого театра стала младшая его дочь – Народная артистка СССР Вера Пашенная. В 1904 году она окончила гимназию и готовилась стать врачом. Но в Москве по дороге в медицинскую академию остановилась перед зданием Театрального училища и решила: «Нет, я не буду врачом. Буду артисткой!». Театроведы говорят, что такое желание возникло у нее не без влияния отца. В молодости играла на сцене и мать Пашенной – Евгения Николаевна. Однако она и отчим были против выбора Веры. Но в итоге пришлось им принять ее решение.
Дворянка по происхождению, Вера Пашенная не долго размышляла, к какому берегу после революции пристать. Выбрала советский. Ее имя рождает множество эпитетов: мощная, грозная, неистовая, мудрая, лукавая, наивная, озорная… Все созданные актрисой роли — золотой фонд Малого театра. Пашенная продолжает жить в учениках, книгах, легендах. Ее заветы, творческие напутствия переходят из поколения в поколение актеров, и главное из них: самое лучшее в актерской игре — это художественная простота. Вера Пашенная добивалась предельной выразительности, не прибегая ни к каким, даже самым скромным, эффектам. Вскользь брошенный взгляд, взлет бровей — и зрителю все ясно. «Великая старуха» Малого театра сыграла более ста ролей, переиграла всю классику.
Такая вот байка
В стенах родного для нее театра и сегодня можно услышать то ли анекдот, то ли реальную историю о Пашенной. Якобы, когда труппа Малого театра ехала на гастроли, в тамбуре вагона у туалета стояла в ожидании знаменитая Варвара Массалитинова. Минут пятнадцать прошло, но дверь оставалась закрытой. И тогда актриса могучим голосом громко сказала: «Здесь стоит народная артистка РСФСР Массалитинова!». «А здесь сидит народная артистка СССР Пашенная! Подождёшь, Варька!», — услышала она в ответ.
