Я не помню уже не только его лица, но и имени, потому что в селе его звали просто Макарыч. Тогда я был еще мал, но уже начал ходить в школу, когда в нашем селе появился Макарыч. Как-то под вечер отец вернулся с работы с незнакомым человеком и сказал нам, что этот дядя будет проживать у нас на квартире. А еще – что он скотский доктор (именно так у нас в селе еще недавно называли ветеринарных фельдшеров и врачей), и работает теперь на колхозной ферме. В нашем колхозе было тогда много свиней, коров и даже овец, но почему-то долго не было своего ветеринара, и Макарыч, которому всегда находилось дело у колхозной скотины, сразу пришелся всем в селе ко двору и стал своим человеком.
Человек со стороны
К нам в село Макарыч приехал откуда-то со стороны. И хотя было ему на вид уже лет сорок, семьи он с собой не привез. Мои родители наверняка расспросили Макарыча о его семье, но мне, беззаботному мальчишке, было это тогда совсем неинтересно. Теперь же, когда вспоминаю о Макарыче, тоже хотел бы расспросить об этом его самого. Но его уже нет, как нет и кого-то другого, кто мог бы о нем рассказать.
Было в тот год жаркое лето, и Макарыч обосновался в стоявшей под окнами дома кладовой, какие в нашем селе все почему-то называют подвалами. У кого-то подвал во дворе был бревенчатый, а у кого – из самана, или же из толстых и обмазанных глиной веток между четырьмя столбами. В этих подвалах, как только наступали теплые дни, до самой осени обитали сельские ребятишки, и был у них там свой, особый от взрослых мир.
На работу Макарыч уходил рано, чтобы вместе с доярками доехать на машине до летнего лагеря в километрах семи от села, в котором все лето оставались коровы. А возвращался домой уже вечером, и всякий раз расспрашивал меня о моих делах. Не знаю, было ли на самом деле ему это интересно, но Макарыч внимательно меня слушал и, мне кажется, как своих детей любил меня и моих братьев.
Не часто, но тоже бывало, когда Макарыч ходил на рыбалку на Большую Сарку, в которой, кроме пескарей, попадались иногда и голавлики, и тогда он брал с собой на речку нас. Я всегда очень ждал, когда Макарыч снова соберется на рыбалку. С речки всегда приходили с уловом, из которого варили уху по нашему деревенскому рецепту. Весь ее смак был в положенных в этот рыбный суп куриных яйцах – чем больше их в нем было, тем знатней в нашем селе считалась уха. Было лето, поэтому уху варили в саду, и там же ее и ели, поэтому на аппетит никто не жаловался. А взрослые мужчины поднимали его еще, выпивая понемногу «за уху».
Яиц для ухи не жалели. Несли их свои куры, которых у нас всегда было больше трех десятков. Как только наступала весна, мама ездила километров за тридцать на инкубатор, и домой возвращалась с пушистыми цыплятами в посылочном ящике, которые своим писком очень дразнили кота. А однажды я и сам вместе с соседом-инвалидом ездил за цыплятами на его мотоколяске, и эта поездка мне, никогда раньше не уезжавшему так далеко от дома, показалась очень долгим путешествием.
Но не все цыплята выживали. Если не сами умирали, то кошки их губили, то коршуны. Даже вороны ждали момента, когда цыплята во дворе останутся без присмотра. Короче говоря, забот с ними хватало. А по осени большинство цыплят оказывались не молодками, петушками, из которых в печке получались замечательные щи с подоспевшей как раз к этому времени свежей капустой со своего огорода.
Цыплячий переполох
В ту осень среди цыплят тоже были потери, но когда выяснилось, что таскают их не только вороны, но и щенок гончей Белёк, который был в том самом возрасте, в котором щенки особенно любят играть. Откуда он у нас появился, сказать не могу. До Белька в нашем селе была только одна охотничья собака, но хозяин ее дядя Миша никогда не увлекался охотой. Он часто проезжал по улице на своем мотоцикле «Урал», и тогда можно было видеть и бегущую вслед за своим хозяином гончую. Собаку дяди Миши любила и подкармливала разными вкусностями вся ребятня. Но сам хозяин, казалось, почти не обращал на нее внимания, и это заметно было даже по обросшему хвосту гончей, на который то и дело прилипали репьи. Их тоже счищали с него мы. А кто-то ножницами срезал даже с него все лишнее, что очень быстро успевало нарастать. Хорошо, что сама гончая этому не противилась.
Мама не знала, как отучить Белька от появившейся у него привычки задирать цыплят. О том, что Белёк ловит и ест цыплят, узнал от мамы Макарыч. И в тот же вечер принес откуда-то стальную цепь, на которую привязал щенка. Привыкший к свободе, Белёк жалобно скулил несколько дней, но потом как-то смирился с жизнью на цепи. Но задирать цыплят все равно не перестал. Когда гуляли по двору, они, казалось, забывали о поджидавшей их рядом опасности и шли щенку прямо в лапы. «Если собака попробовала курятины, она есть цыплят не перестанет», — сказала соседка.
Вернувшись с работы, Макарыч взял Белька за цепь и по тропе рядом с огородом повел его прочь от дома. Меня он с собой не позвал, но мне было интересно, куда Макарыч повел собаку. Он шел по узкой тропинке между картофельными участками, пока не скрылся в начинавшихся за огородами высоких посевах конопли. И совсем скоро вернулся, но – без Белька. Я все понял и, не сдерживая слез, убежал в глубину сада. Мне больше не хотелось рассказывать Макарычу о своих делах, но он о них меня тогда и сам не спрашивал. Так и просидел я в саду до самой ночи, пока не пришла за мной мама. А потом прошло несколько дней, и все как-то забылось. Осталась только память
А следующей весной Макарыч уехал из нашего села. Говорили, что не поладил он с колхозным начальством, которое тоже не захотело мириться с его очень непростым характером. Ветеринара прислали в колхоз другого. Но долго еще, когда на ферме или у кого-то в своем подворье серьезно заболевала скотина, односельчане с тоской и затаенной надеждой говорили: «Эх, Макарыча бы сейчас…»
А я его и теперь часто вспоминаю. Без былой уже обиды за погубленного им Белька, но с сожалением, что так и не узнал имени Макарыча и ничего не знаю о дальнейшей его судьбе. И расспросить, ведь, некого – столько лет минуло!
