Он чувствовал себя немного неловко в роли лектора. Говорит, всегда был разгильдяем, а сейчас будто аферист решился учить уму-разуму тысячный зал коллег-регионалов. Его зовут Александр Коц – журналист медиа-группы «Комсомольская правда».
С 2000-го он занимается освещением военных конфликтов: Северный Кавказ, Южная Осетия, Ливия, Сирия. С января 2014 года Александр Коц работает на Донбассе. В тот момент, когда заграничные суточные после крымских событий превратились в российские, он на передовой. На фронте Сашу откровенно не любят, называют «специалистом по отступлениям». Где появляется Коц – жди неприятных событий. Сначала военкор отступал из Киевской области, затем Харьковской, после из Херсонской. Вояки это даже прозвали «гаданием на Коце».
Я долго думала, интересен ли будет наш откровенный профессиональный, журналистский диалог широкому читателю. Решила, что да! Сегодня, как никогда, людям нужна правда о событиях СВО. Коц показывает войну через людей. По его словам, это кладезь характеров, историй и судеб. Это интервью о них – военных, волонтёрах, медиках, учителях – тех, кто волей или неволей оказался в пекле нацистского зла.
— Саша, что самое страшное на войне?
— Профессия военного корреспондента сопряжена с риском. Мне очень не нравится, когда этот риск выпячивают и им гордятся. Всё-таки журналист едет в горячую точку не ради того, чтобы показать, какой он храбрый.
Меняется СВО – меняется и работа журналиста в зоне боевых действий. Если раньше в основном работала артиллерия, то сейчас к ней добавилось множество кассетных боеприпасов и дронов. Я не скажу, что это вносит деморализующий эффект в работу военных и военкоров, но серьезно влияет на то, как ты исполняешь свои обязанности. Днём заехать на позицию уже давно стало невозможно: ты заходишь ночью и выходишь тоже ночью, ведь идет охота с неба. К слову, кассетные боеприпасы украинская сторона применяла и раньше. Я два месяца жил в Изюме и нас постоянно обстреливали «кассетные Ураганы». Это было расположение, водопровода нет, уборная на улице. У нас даже шутка была: «50 раз сходить в уборную – медаль за отвагу», 100 раз — орден Мужества»! Сейчас применяются современные боеприпасы, которые увеличивают количество потерь и раненых. Ты сильно не погуляешь по позиции, даже перебежками. Любая беготня минимизирована.
Приходится много ходить пешком, это специфика работы военного корреспондента на СВО. Ехать на транспорте – это привлекать к себе внимание.
Про дроны. Самое большое скопление в небе «птичек» я видел на Купянском направлении. Человеческая психика работает так, что каждый из этих дронов ты считаешь своим. Ты видишь, как они атакуют объекты справа, слева, прячешься от них по кустам – вот это, конечно, штука неприятная.
А так, самое страшное на войне — это бюрократия, я её называю мутотень.
— Вы много общаетесь с людьми на передовой. С нашими героями. Насколько близко к сердцу Вы воспринимаете их судьбы?
— По-разному. Бывает, ты встретил человека, сделал о нём материал и больше с ним не общаешься. Но есть люди, к которым привязываешься. Они становятся друзьями. Бывает так, что война их забирает, и это не может пройти бесследно. Разве только ты не бездушен и циничен донельзя.
Я считаю, что журналист, который работает на войне, общается с вояками, мирными обязательно должен пропускать информацию через себя. Если тебе плевать на судьбу своего героя или ты просто механически записываешь фразы на диктофон, это не сработает. Работает лишь то, что ты пропустил через собственное сердце.
Но я всё же стараюсь до конца не оголяться. Горя стало слишком много, и это влияет на мою и так уже не очень здоровую психику. Я не знаю, как мне это удаётся. Возможно, в своё время у меня была своевременная прививка. Расскажу: к нам в редакцию однажды пришла студентка журфака. Она писала курсовую про военкоров. Делала опрос. В анкете был вопрос: «Самая страшная командировка?» 9 журналистов из 10 ответили — Беслан. Десятый просто не был в Беслане. Вот это и была моя прививка. Тогда моей старшей дочке едва исполнилось три года. Я настолько экстраполировал ситуацию на себя, что долго не мог психологически восстановиться. И теперь мне уже ничего не страшно! Ни когда гибнут друзья, ни мирные, ни военные. Ты смотришь на войну, я не скажу, что отрешенно, но не погружаешься в неё целиком. Твоя задача показать весь страх войны, сделав акцент на героизме наших ребят, славе нашей армии, страны.
— Спецоперация идёт на Донбассе, а страдают приграничные российские регионы. На Ваш профессиональный взгляд, можно ли с этой ситуацией что-то сделать?
— Я вряд ли вас чем-то приободрю. Идёт тяжёлая война, с очень сильным противником. Приграничным областям в этот временной отрезок выпала такая судьба. Полностью купировать эти угрозы невозможно. Дроны прилетают по прямой. Поэтому, да, приграничные области в зоне риска. При этом я не думаю, что крупномасштабные боевые действия будут развёрнуты на нашей территории. Но обстрелы, однозначно, продолжатся. Как прекратить? Я задавал этот вопрос Владимиру Владимировичу Путину на встрече с военкорами. Тогда он упомянул о создании некой санитарной зоны перед границей. Я знаю подразделения, которые работают на приграничных территориях по украинской стороне. Они кошмарят противника, уничтожают технику в ежедневном режиме. Работают диверсионные группы. Если б мы сидели сложа руки, обстрелов Брянска, Белгорода, Воронежа, Курска, Ростова было бы намного больше.
Всё, что можно сделать, – делается!
— У Вас нет ощущения, что от новостей со спецоперации устали? Интерес к событиям СВО несколько спал. А как настроения на фронте?
— Снижение активности не критическое. Да, это чувствуется на примере снижения подписчиков в телеграм-каналах военных корреспондентов последнюю пару-тройку месяцев. Наверное, это говорит о том, что люди устают от новостей с войны. Главное, что гуманитарная помощь продолжает идти. Люди плетут маскировочные сети, делают окопные свечи, сублимированные супы, закупают дорогостоящие гаджеты.
А на фронте? Нет клише – весь фронт чувствует себя так или так. Всё по-разному. На Купянском направлении люди воспряли, потому что почувствовали вкус победы. Они поняли, что могут не только отступать или сидеть в обороне, а могут наступать!
Появился спортивный интерес у тех, кто стоит на Запорожском направлении. Понятно, тяжело, есть потери, но люди не унывают.
Бойцы держатся, и каждый из них понимает, назад дороги нет, а впереди наша победа.
— Военный корреспондент советского времени и военкор сегодня – это две совершенно разные профессии. Как Вы относитесь к желанию различных структур контролировать деятельность журналистов, работающих в зоне СВО?
— С пониманием. Понятно, что для этого есть объективные причины. Но, вообще-то, в эпоху, когда информация преодолевает огромные расстояния за доли секунды, сложно что-то контролировать. Журналисты, которые находятся в зоне СВО, играют по неписаным правилам. Мы сегодня понимаем, что можно, а чего нельзя. Включается режим самоцензуры.
Мне не нравилось, что меня с самого начала конфликта на Донбассе называли солдатом информационной войны. Я сопротивлялся. Говорил, нет, я просто репортёр. Но сегодня реальность такова, что хочешь ты этого или нет, ты участвуешь в информационной войне.
— Когда Вы определились с позицией по СВО?
— В 2014 году. Тогда мы ещё пытались играть в объективность. Я даже пытался аккредитоваться, чтобы поработать с той стороны. Украина сама сделала меня стороной конфликта. В мае 2014г. мне запретили въезд в страну, потом завели уголовное дело, обвиняя в терроризме. Но я бы и без этого выбрал. Это не та история, которой учат военных журналистов на журфаках. Мол, я должен быть объективным и «парить над схваткой». Знаете, можно парить над схваткой где-нибудь в Ливии, Сирии… Тут ты видишь, что в беде оказались люди кровно родственные. Они того же генетического кода, что и ты. Они того же культурного кода, они читали те же книги, смотрели те же фильмы, говорят на твоём языке.
Я хорошо помню свои чувства в 2014 году. Тогда мой коллега сербский военкор сказал, что на самом деле определиться очень просто: «Чтобы понять, на правильной ли ты стороне, посмотри, с какой стороны гибнут дети». Тогда гибли дети Донбасса. И я понял, правда за нами.
Потом после начала СВО никогда и никаких сомнений в правильности наших действий у меня не было. Сомнений в том, что мы где-то палку перегнули, – не было и не будет!
— Какие отношения между военкорами? Вы друзья, соперники, просто знакомые?
— Военкоров много! С кем-то — соперники, с кем-то — друзья, а с кем-то братья! Женя Поддубный, например, кумом мне приходится. Был момент, когда конкуренция ушла. Это 2014 год, осада Славянска. Там находилось несколько журналистских групп. Мы делились друг с другом информацией, кадрами, фотографиями, наработками. Сейчас, конечно, такого нет и какой-то конкуренции тоже. В целом, между военкорами хорошие отношения.
— Как воюют чеченцы?
— Я могу говорить только о тех подразделениях, о которых я знаю. Мне не встречались чисто чеченские подразделения. Есть «Ахмат» и все производные от него. По большей части это «сборная солянка» из людей, которые прошли через Гудермесский институт подготовки спецназа. Я работал с «Ахматом», когда мы брали Северодонецк. В команде были и славянские лица, и чеченцы, и парни из Бурятии. Чеченцы хорошо себя проявили во время боёв в Папасной. Отлично держат линию обороны, которая сегодня на границе с Белгородской областью, а также на Запорожском направлении.
Но всё-таки это не передовой кулак, который делает погоду на фронте. Передовой кулак – это пехота.
— Мы все сегодня солдаты информационной войны. Были ли у Вас случаи, когда Вас пытались перекупить, запугать?
— Перекупить? Нет. Не пробовали. Запугать, ну, это процесс перманентный. Во времена твиттера я там активно вел страницу. А у них есть возможность заносить в «Избранное» любимые твиты. У меня там появилась собственная маленькая кунсткамера с самыми изощрёнными пожеланиями смерти.Не то чтобы я вообще не обращаю на это внимание. Когда публичат все личные данные твоей семьи, это не может не волновать. Меня это беспокоит. Особенно после убийства Дарьи Дугиной, Владлена Татарского, покушения на Захара Прилепина. Моя жизнь изменилась после этих событий. Появились определённые меры безопасности. Но это не значит, что я меньше буду работать на фронте, меньше писать репортажи.
Вообще эти запугивания дали обратный эффект. За 9 лет ни мира, ни войны на Донбассе появились новые имена военкоров, хороших журналистов. СВО показала, как быстро растёт и взрослеет профессиональное сообщество.
— В школы России возвращается начальная военная подготовка. Как Вы думаете, чему сегодня нужно готовить детей, на что обратить внимание?
— В первую очередь, надо помнить, что это дети, и из них не нужно делать профессиональных военных или штурмовиков. Полезным опытом будет привлекать к этой работе бойцов СВО. А в остальном не будем изобретать велосипед. Школьникам необходимы навыки по сборке-разборке автомата, действия при артобстрелах, знания типов мин и алгоритмы действий при их обнаружении. Самое большое количество часов, на мой взгляд, важно уделить тактической медицине.
— Президент России Владимир Владимирович Путин хорошо относится к военным корреспондентам. Вы нет-нет встречаетесь. Решаются ли вопросы, озвученные ему?
— Если это частные случаи, они решаются моментально. Если речь о системных проблемах, тут нужны системные подходы. В целом отклик нормальный.
— Вы верующий человек? Вы видели чудеса на войне?
— Не скажу, что часто, но бывают ситуации, когда люди в экстремальных ситуациях выживают и благодарят за это не свою физическую и профессиональную подготовку, а Бога, Всевышнего. На войне, вообще, как известно, атеистов немного. Поэтому важно верить во что-то доброе и всемогущее, того, кто может сохранить тебе и твоим близким жизнь.
